О расслоении общества на богатых и бедных как об одном из наиболее тяжелых последствий начатых в России реформ много говорится и политиками, и учеными, и представителями широкой общественности. Вошло оно и в пятерку тех основных негативных последствий реформ, названных самими россиянами в ходе настоящего опроса, которые затронули лично их. Это делает особенно актуальными вопросы о том, как же сказалось десятилетие реформ на реальном расслоении современного российского общества, что представляет собой его социальная структура, как ощущают россияне свой сегодняшний социальный статус?

Сразу подчеркнем – собственным статусом довольны только 16,5% населения. Чуть больше – 17,4% – оценивают его однозначно отрицательно, и почти две трети всех россиян – как “удовлетворительный”. Какое же место на социальной лестнице должен занимать человек, чтобы быть довольным собственным статусом? Как показывают данные нашего исследования, он должен находиться в верхней половине социальной лестницы, состоящей как бы из десяти ступенек. При этом, среди тех, кто был однозначно недоволен собственным статусом, более половины (55,9%) составляли находившиеся на двух нижних ее ступенях.

Методический прием, когда опрашиваемые должны были указать свое положение на социальной лестнице, уже неоднократно использовался в социологии, в том числе и в наших исследованиях. Если, воспользовавшись полученными данными, попытаться построить модель социальной структуры сегодняшней России, где расположить всех россиян на избранных ими ступеньках, то получится следующая картина (см. рис. 4).

Если сопоставить оба приведенных рисунка, то будет видно, что на двух нижних “ступеньках” социальной лестницы в 2001 г. находилось гораздо больше россиян, чем в момент начала реформ. Однако изменения социальной структуры российского общества за последние 10 лет этим не ограничились. Произошел как бы массовый спуск всего общества по социальной лестнице вниз, а средний класс, представленный “крыльями” фигуры на рисунке 5, разделился на две части – одна, меньшая, стала как бы собственно средним классом современного российского общества, а вторая, большая, оказалась ниже собственно среднего класса.

Добавим к этому, что реально статусная динамика затронула гораздо большее число людей, чем можно судить по этим рисункам. Как правило те, кто оказался, например, на 7 ступени в 1992 и в 2001 гг., в реальности были разные люди, и изменение статусных позиций затронуло подавляющее большинство россиян. Причем, как правило, это изменение означало понижение статуса.

Кто же выиграл и кто проиграл в результате реформ и почему? И каково соотношение между теми и другими в российском обществе?

Сразу подчеркнем – чувство выигрыша и проигрыша от реформ далеко не всегда совпадает с объективным изменением положения человека на социальной лестнице. Не случайно в качестве главных минусов реформ практически половина опрошенных отметила утрату чувства защищенности, уверенности в завтрашнем дне, стабильности – эта позиция обогнала даже снижение жизненного уровня населения. Учитывая исчезновение очень значительных для многих безопасности и уверенности в своем будущем, не удивительно, что даже среди тех, кому удалось в ходе реформ подняться по социальной лестнице вверх, только 47,0% сказали, что от реформ они выиграли. Таким образом, и улучшение материального положения, и движение вверх по социальной лестнице сами по себе были еще недостаточны для того, чтобы человек ощущал, что лично ему реформы принесли больше плюсов, чем минусов. Что же говорить про тех, чье материальное положение ухудшилось или кто скатился по социальной лестнице вниз!

Поэтому при ответе на вопрос, кто же выиграл от реформ, надо обязательно иметь в виду две стороны – объективную (улучшение материальных и статусных характеристик жизни отдельного человека) и субъективную (самооценка того, выиграл ли ты лично от реформ с учетом того, что для тебя наиболее значимо). Остановимся сначала на объективной стороне.

Судя по данным всех наших мониторинговых исследований, наиболее болезненно процессы перехода к рынку сказались на положении групп, занимавших в дореформенной России достаточно высокие статусные позиции. Более половины их “скатилось” вниз, во всяком случае – по их собственным ощущениям. При этом, в определенном смысле, произошла смена лидеров и аутсайдеров. Вновь открывшиеся каналы восходящей социальной мобильности были использованы многими россиянами для того, чтобы переместиться в более высокие статусные группы. Однако масштаб восходящей социальной мобильности был в четыре раза меньше, чем нисходящей (12,3% против 51,3%). Положение остальной части населения с точки зрения их социального статуса оставалось стабильным.

Таким образом, россияне и в действительности, и, в еще большей степени, по их воспоминаниям, в ходе проведения в стране реформ пострадали с точки зрения собственного статуса. Российское общество стало обществом смещенных вниз статусных позиций, а большинство населения начало воспринимать себя как социальных аутсайдеров.

В числе факторов, оказавших влияние на направленность процесса социальной мобильности, был прежде всего возраст. И хотя во всех возрастных группах старше 22 лет нисходящая социальная мобильность была больше восходящей, соотношение их в разных группах различалось кардинально. 59,5% тех, кто сумел заметно подняться по социальной лестнице вверх, составляла молодежь до 30 лет включительно. Впрочем, учитывая, что в момент начала реформ представителям этой группы было не более 20 лет, они только еще начинали свою самостоятельную жизнь, а, следовательно, – “расти” им надо было почти с нуля, значимость этой цифры не стоит переоценивать.

Более значимо то, что 36,7% наших сограждан, сумевших подняться по социальной лестнице, были лица в возрасте 31-50 лет (однако, внутри самой этой возрастной группы восходящая социальная динамика характеризовала лишь каждого девятого). Что же касается тех, кто в 2001 г. был старше 50 лет (и кому, соответственно, в момент начала реформ было 40 лет и более), то они составили всего 3,7% повысивших свой социальный статус при том, что их доля в массиве была ровно треть. При этом в группе 51-60 лет, т.е. тех, кто в момент начала реформ был не старше 50 лет, почти две трети понизили свой статус, треть осталась в том же положении и только 2,4% сумели его повысить.

Означает ли это, что именно возраст был решающим фактором, с неизбежностью предопределявшим улучшение или ухудшение положения человека в ходе реформ? Думается, что нет, и понять реальный механизм происходившей за последние десять лет социальной селекции поможет анализ других наиболее значимых факторов динамики статусных позиций населения.

Так, второй важнейшей характеристикой, повлиявшей на направленность движения россиян по социальной лестнице, было приобретение ими навыков работы на компьютере. Во всяком случае, среди тех, кто сумел к 2001 г. овладеть этими навыками, нисходящая социальная мобильность характеризовала всего треть группы, восходящая – каждого четвертого, а остальные сумели сохранить свои позиции в обществе. А вот среди тех, кто так и не научился за последние годы работать на компьютере, более 60% группы были вынуждены спуститься вниз по социальной лестнице, а остальные в подавляющем своем большинстве просто сохранили свое старое статусное положение. Особенно важно подчеркнуть при этом, что, судя по самооценкам статусных позиций, никаких существенных различий в статусе в момент начала реформ между теми, кто за прошедшие 10 лет научился, и кто так и не научился работать на компьютере, не было.

Более того, если посмотреть на то, как происходило внутри каждой возрастной группы овладение навыками работы на компьютере, то мы увидим, что наблюдается достаточно жесткая корреляция между тем, учились ли люди работе на компьютере и удалось ли им повысить или хотя бы сохранить свой старый социальный статус (см. табл. 16).

Конечно, можно было бы считать, что компьютер доступен не каждому и на нем умеют работать представители наиболее благополучных групп, поэтому зависимость здесь скорее обратная. Не сбрасывая со счетов это соображение, нельзя все же не учитывать и то, что молодежь до 21 года, где навыки работы на компьютере имеют около 80% всей группы, живет в основном с родителями, среди которых эти навыки имеют уже лишь около четверти. Кроме того, преувеличивать роль уровня материального благосостояния мешает и третий важнейший фактор, влиявший на направленность социальной мобильности – готовность к постоянному обучению и саморазвитию. Среди тех, кто хоть как-то пополнял в 1998-2001 гг. свои знания, снижение социального статуса затронуло 38,3%. Зато среди тех, кто, несмотря на идущую в стране структурную перестройку и модернизацию экономики вообще никак этого не делал, этот показатель составил 67,4%. Примечательно, что в группе до 26 лет включительно пополняли свои знания и приобретали новые навыки в последние 3 года около 90% всей группы. Среди 27-30-летних – около 70% группы, 31-50-летних – уже менее 60%, а среди тех, кто старше 50 лет, большинство этого вообще не делало.

Четвертым важнейшим фактором, влиявшим на направленность социальной мобильности россиян, была работа в том или ином секторе экономики. Так, среди наиболее массовой группы (43,9% всех опрошенных) тех, кто работал на государственном или приватизированном предприятии, чуть менее половины спустились по социальной лестнице вниз, каждый восьмой улучшил свое положение и 39,0% остались на прежних позициях. В наибольшей степени улучшение их положения характерно было для тех, кто работал на вновь возникших предприятиях – частных, кооперативных или занимался различной индивидуальной трудовой деятельностью – каждый пятый в этой группе по сравнению с дореформенным временем повысил свой социальной статус и еще около 40% сохранили его. Хуже всего обстояло дело с теми, кто вообще не работал (пенсионеры, безработные, домохозяйки и т.п.) – почти у двух третей этой группы статус понизился, а у подавляющего большинства остальных остался неизменным. В то же время нельзя не отметить, что форма собственности предприятия, где работали опрашиваемые, сегодня играет уже не столь значительную роль, как еще несколько лет назад. Очевидно, здесь сказывается погашение долгов по зарплате бюджетникам и подъем российской промышленности в период после кризиса 1998 г., значительно улучшивший положение представителей госсектора и приватизированных предприятий.

Среди других объективных факторов выигрыша – проигрыша от реформ следует назвать еще два – социально-профессиональную и должностную принадлежность. Остановимся сначала на первой из них. Заметно лучше средних были показатели социальной динамики у госслужащих, где понижение статуса затронуло лишь около трети группы (при 51,3% по массиву в целом), и студентов. Предприниматели составили наиболее благополучную, но крайне неоднородную группу. Поскольку эта группа является принципиально новой для российского общества, самооценка ее членами динамики своего социального статуса зависела от того, откуда они в нее приходили. Поэтому даже среди предпринимателей нисходящая социальная динамика характеризовала каждого десятого, а остальные точно поровну разделились на тех, кто сохранил свой статус и кто его улучшил.

Практически совпали со средними показатели социальной динамики у большинства остальных групп (рабочих, ИТР, гуманитарной интеллигенции, работников силовых структур и т.д.), и лишь чуть-чуть хуже средних оказались они у безработных, которые измеряют свой статус тем, кем они были до безработицы и не считают свое нынешнее состояние признаком резкого снижения статуса.

Заметно хуже средних были показатели у пенсионеров, что, впрочем, не удивительно, так как вся эта социальная группа в новых условиях действительно качественно поменяла свой статус даже безотносительно к их материальному положению. И если в старом обществе пенсионеры относились к уважаемым и во всех отношениях благополучным группам, а молодежь, дискриминируемая по льготам и недополучавшая за свой труд благодаря особенностям существовавшей в Советском Союзе распределительной системы, относилась к социальным аутсайдерам, то реформы перевернули это соотношение. Теперь молодежь попала в число лидеров, а пенсионеры и вообще представители старших возрастных групп вошли в число социальных аутсайдеров и, естественно, крайне болезненно это переносят.

Что касается должностного статуса, то, если отвлечься от предпринимателей, самая большая доля тех, кому удалось сохранить или повысить свой статус, оказалась у самозанятых (79,4%). Следом за ними шли руководители (63,2%), потом специалисты с высшим образованием (55,4%) и служащие из числа обслуживающего и технического персонала (52,8%), а затем уже как квалифицированные, так и неквалифицированные рабочие.

Суммируя, можно сказать, что безусловно выиграла от реформ в смысле повышения своего статуса только одна группа – предприниматели. Во всех остальных группах, будут ли они выделяться по возрастным, социально-профессиональным, должностным, образовательным и т.п. признакам, число проигравших оказывается больше, чем число выигравших (за исключением молодежи до 21 года, на оценки которой последнего десятилетия вряд ли можно полагаться).

В то же время шансы выиграть или проиграть для отдельных представителей этих группы были различными. Выиграть могли скорее достаточно молодые и мобильные люди, готовые приобретать новые навыки и осваивать знания, требующиеся в ходе структурной перестройки российской экономики. Многие из них перешли при этом на вновь возникшие предприятия частного сектора экономики или занялись различными видами индивидуальной трудовой деятельности. Эта закономерность действовала для всех основных профессиональных групп (руководителей, специалистов, технических служащих, рабочих), но наиболее ярко она проявлялась у руководителей и специалистов.

С другой стороны, наибольшие шансы скатиться по социальной лестнице вниз были у немолодых инертных работников, оставшихся на государственных и приватизировавшихся предприятиях, в том числе – и сельскохозяйственных. Независимо от их исходного уровня образования, нежелание осваивать новые знания, востребованные на современном рынке труда, заведомо ставило их в проигрышную позицию и снижало шансы занять такие рабочие места, которые позволили бы им хотя бы сохранить свой прежний социальный статус в условиях коренного изменения самого типа социальной структуры российского общества.

Сначала о психологическом состоянии россиян (см. рис. 6).

Как видно из рисунка 6, именно психологическое состояние людей, далеко не всегда напрямую связанное с их материальным положением, определяет ощущение выигрыша-проигрыша от реформ. И как здесь не вспомнить еще раз то, что россияне считают основной потерей последних лет – утрату чувства защищенности, стабильности, уверенности в завтрашнем дне. Вряд ли можно их за это укорять, тем более в условиях до сих пор крайне неразвитой в России системы страхования разнообразных рисков, имеющей огромное значение в любой рыночной экономике.

Тесно связан с психологическим фактором и другой важнейший фактор, предопределяющий ощущение выигрыша–проигрыша от реформ, – возраст. Более спокойно относящаяся к риску и социализировавшаяся в основном уже в пореформенный период молодежь чувствует себя в новых условиях достаточно уверенно, чего нельзя сказать об остальных возрастных группах.

Внутри каждой возрастной группы решающими в определении их позиции по отношению к последствиям реформ являются различные факторы. Так, среди молодежи до 21 года таким дифференцирующим фактором является прежде всего возможность реализовать стремление попасть в определенный круг людей – 57,8% тех, кто полагал, что уже добился этого или сможет реализовать эту цель считали, что выиграли от реформ (аналогичный показатель в группе, не способной или вообще не планировавшей этого добиться, составил всего 9,9%). У молодежи 22-30 лет, чей статус за годы реформ повысился, главным были мировоззренческие факторы (прежде всего убеждение, что “надо повернуться лицом к миру, стать такими, как все”). Для возрастной группы 31-50 лет, чье место на социальной лестнице также улучшилось, более значим для ощущения выигрыша от реформ оказался такой объективный фактор, как наличие или возможность создания в будущем собственного бизнеса. А вот для тех представителей этой возрастной группы, чей статус объективно понизился, наиболее важной оказалась возможность жить хотя бы “не хуже других”, т.е. не чувствовать своей социальной ущербности. Наконец, для возрастной группы от 51 года и старше наиболее значимыми были психологические факторы (чувство беспомощности от невозможности повлиять на происходящее, ощущение несправедливости, отсутствие надежд на будущее).

Нельзя обойти вниманием и такую важную характеристику как место жительства человека. С одной стороны, в поселениях различных типов были различные объективные возможности вписаться в новые экономические условия просто потому, что в них разными темпами развивались реальные процессы перестройки экономики. С другой – для жителей мегаполисов и, например, сел, в российских условиях все-таки характерны пока очень разные мировоззренческие и психологические особенности. В результате взаимоналожения этих объективных и субъективных факторов ощущение выигрыша или проигрыша от реформ имело очень четкую привязку к типу поселения, в котором проживали опрашиваемые.

Как видно из таблицы 17, число считающих себя выигравшими от реформ в мегаполисах более чем вдвое превосходит аналогичный показатель в селах.

Следует подчеркнуть, что именно чувство выигрыша–проигрыша от реформ, несмотря на большую его зависимость от психологических факторов, является важнейшим гарантом социальной стабильности в обществе. Поэтому вопрос о том, как изменялся в годы реформ этот показатель, сам по себе представляет значительный интерес (см. табл. 18).

Как видно из таблицы 18, только к концу 2001 г. число проигравших от реформ впервые за последние 5 лет стало составлять менее половины российского общества. Это является важнейшим признаком постепенной стабилизации и консолидации российского общества.

Если попытаться объединить все ступени социальной лестницы в определенные отрезки, или, скажем, “пролеты”, которые соответствуют тому или иному классу в структуре современного российского общества, то получится следующая картина по самооценкам россиян:

Таким образом, высший средний и средний классы общества составляют сегодня в совокупности 41,0% всех россиян, правда, по их самомнению. Для пореформенной России это очень высокий показатель. Причем, за все последние годы это самая большая численность среднего класса, выделенного по критерию самоидентификации. Чтобы проиллюстрировать, что происходило с этой частью населения в ходе реформ, приведем лишь несколько цифр. На период начала реформ – общая численность верхнего среднего и среднего классов составляла 51,6%. И хотя стандарты их жизни отличались от западноевропейских, но все же большая часть общества оценивала свой социальный статус как вполне благополучный. Летом 1998 г., за два месяца до кризиса, их общая численность по самооценкам составляла всего 27,3%, а летом 1999 г. – 19,4%, весной 2000 г. – 23,0%. И, наконец, еще полтора года спустя, осенью 2001 г., происходит резкий скачок и с двумя верхними классами себя идентифицируют более 40% населения.

Это настолько быстрый рост, причем именно в той краеугольной сфере, которая как ни какая другая обеспечивает социальную стабильность в обществе, что закономерен вопрос – а насколько справедливо включать в состав этих классов всех тех, кто поставил себя на соответствующие ступеньки социальной лестницы в 2001 г.? Насколько, например, российский средний класс соответствует тому, что вкладывают в это понятие в западноевропейских странах? И что вообще представляет собой этот уже неоднократно похороненный, но удивительно живучий и, как птица Феникс, вечно возрождающийся из пепла российский средний класс?

Анализ должностных и профессиональных статусов представителей этого класса показывает, что в его составе заметно выше, чем в других классах, доля бизнесменов, имеющих собственные фирмы с наемными работниками (почти половина всех предпринимателей оказалась в составе именно этого класса), руководителей предприятий, а также самозанятых (т.е. имеющих частную практику, семейный бизнес, занимающихся индивидуальной трудовой деятельностью и т.п.). Выше, чем в среднем по массиву опрошенных, и доля в его составе квалифицированных специалистов и студентов. Представители этого класса в своем подавляющем большинстве постоянно повышают уровень своих знаний и квалификации, осваивают новые навыки – только каждый седьмой в этой группе за последние три года не делал этого ни в какой форме при соответствующем показателе в 44,8% по массиву в среднем. Эта тяга к образованию дает свои плоды – две трети представителей верхнего среднего класса умеют работать на компьютере, в том числе каждый пятый – на профессиональном уровне (при 5,7% по массиву в среднем).

Средний класс (или как еще говорят, собственно средний класс) также довольно молод и образован – образовательный уровень не ниже незаконченного высшего образования имеют в нем 43,8%. В более низких слоях населения число лиц с таким образовательным уровнем составляет уже, соответственно, около трети в классе ниже среднего и четверти в низшем классе. Что же касается возраста, то 39,9% представителей среднего класса моложе 30 лет (показатель в двух нижних классах соответственно 21,6% и 8,9%). Старше 50 лет в среднем классе только 22,8% его представителей (в двух нижних – 34,5% и 54,0%).

В профессиональном отношении костяк собственно среднего класса составляют прежде всего специалисты (18,4%) и квалифицированные рабочие (28,1%). Заметное место в составе среднего класса занимают также руководители и предприниматели, включая представителей семейного бизнеса и индивидуальной трудовой деятельности. Однако, учитывая относительно небольшой удельный вес этих групп в составе населения России в целом, они все же не доминируют в среднем классе. Кроме того, около 12% его – “белые воротнички”, и примерно каждый десятый его представитель пенсионер. На соответствующие этому классу ступеньки социальной лестницы поставила себя и почти половина всех участвовавших в опросе студентов.

Представители этого класса также заняты постоянным повышением уровня своих знаний и приобретением новых навыков – лишь менее трети из них не делали этого в последние три года. Компьютером владеет в этом классе практически половина его представителей (48,9%), причем не менее чем у трети работа связана с компьютером.

Класс ниже среднего (его еще называют базовым классом) более пожилой и менее образованный, чем два верхних класса. Он состоит в основном из рабочих (сельскохозяйственные рабочие составляют наиболее массовую группу этого класса, насчитывающего около четверти всех его представителей) и пенсионеров – около 20%. Еще около четверти его составляют специалисты и служащие из числа обслуживающего и технического персонала. Впрочем, понемногу (от 0,6 до 5%) представлены в его составе и другие группы – предприниматели, руководители, самозанятые, студенты, безработные и т.д., но не они определяют его “лицо”.

Что же касается низшего класса, то он объединяет прежде всего городских и сельских пенсионеров (свыше половины его состава), рабочих (в том числе сельских) – 28,6%, а также наиболее неблагополучную часть специалистов – бюджетников и служащих (в общей сложности 14,9%). В его составе не оказалось ни одного предпринимателя и ни одного студента, а все остальные группы были представлены крайне незначительно.

Давая общую характеристику основным слоям современного российского общества, нельзя не отметить и то, что почти 45% всех работающих представителей класса выше среднего работали на частных предприятиях, а работники государственных или приватизированных предприятий были в основном их руководителями. В собственно среднем классе работало на частных предприятиях уже немногим более четверти всех работающих его членов. Что же касается класса ниже среднего и низшего класса, то в них доля работавших на частных предприятиях была еще в 2-3 раза меньше, чем в среднем классе. Зато среди их членов, особенно в низшем классе, очень велика была доля семей, где вообще не было работающих (более 27%, причем сюда входят не только семьи, состоящие лишь из пенсионеров, но и семьи с безработными трудоспособного возраста).

Как видно из данных таблицы 19, только сегодняшний средний класс в основном состоит из тех, кто входил в него и до начала реформ. В остальных же классах доля их “старых членов” колеблется в интервале от 17,0% (в низшем классе) до 31,0% (в верхнем среднем).

В то же время, и это надо подчеркнуть специально, в подавляющем большинстве случаев социальная мобильность означала все же перемещение в “смежную” группу, а не скачок через класс. Хотя, надо сказать, что у каждого класса под влиянием реформ сложилась своя, достаточно самобытная, судьба. Так, среди тех, кто в настоящее время относится к высшему среднему классу, только 22,8% попали в него, перескочив через класс, а в 3% случаев – и через два. Главным каналом такого рода мобильности выступало занятие предпринимательством. С другой стороны, в среднем классе 20,3% – “спустились” в него из высшего среднего, а 21,0% “поднялись” из нижних классов, в т.ч. 2,7% – из низшего.

Что же касается двух нижних классов, то картина в них принципиально иная. 77,4% представителей класса ниже среднего и 72,9% низшего класса, по их самооценке, принадлежали до реформ к двум высшим классам общества. Конечно, подобная самооценка далеко не всегда является адекватной. Но нельзя не учитывать, что именно она формирует отношение этой группы россиян к проводимым реформам, их социально-психологическое состояние, а во многом – и их политические ориентации.

Говоря о динамике состава основных четырех страт российского общества, следует отметить также, что наиболее “провальной” с точки зрения широты их состава была вторая половина 90-х годов. Так, летом 1998 г., за два месяца до кризиса, в составе не только верхнего среднего, но и собственно среднего класса был гораздо выше чем сейчас процент руководителей первого уровня и предпринимателей. Однако общий рост в последние полтора года численности двух высших классов привел к тому, что в верхнем среднем и, особенно, в собственно среднем классе, заметно выросла доля квалифицированных рабочих и служащих из числа технического и обслуживающего персонала. Соответственно, несколько сократился удельный вес в составе этих классов руководителей первого уровня и предпринимателей.

Заметное влияние на разницу в шансах оказаться в составе двух верхних классов имели жители разных регионов. Видимо, это связано как с самими темпами рыночных преобразований, так и с той экономической моделью перехода к рынку, которая реализуется в каждом конкретном регионе. Наибольшей (более 50% всех опрошенных жителей этих регионов) по итогам десяти лет доля представителей двух верхних классов оказалась на Севере и Северо-Западе европейской части России, в Волго-Вятском регионе, а также в Санкт-Петербурге. Наименьшей – в Северо-Кавказском (24,7%), Центрально-Черноземном (31,7%), Восточно-Сибирском (33,3%) и Дальневосточном (34,5%) регионах. Кстати, в этих же регионах был и наивысший процент тех, кто был недоволен регионом своего проживания, – 19,8% в Восточно-Сибирском, 15,5% в Дальневосточном, 13,9% в Центрально-Черноземном. Для сравнения – в Санкт-Петербурге или Северо-Западном регионе, где была более благополучная картина социальной структуры местного сообщества, этот показатель колебался в пределах 1,5-1,8%. Таким образом, недовольство людей местом своего проживания достаточно отчетливо связано с теми жизненными шансами, которые оно предоставляло каждому своему жителю. Этот вывод подтверждается всеми нашими исследованиями, которые проводились за годы реформ.

Таким образом, решающую роль в принадлежности к двум высшим классам российского общества играют такие особенности экономического поведения людей, как вовлеченность в занятия предпринимательской деятельностью, выполнение руководяще-управленческих функций (наличие “властного ресурса”) и включенность в рыночный сектор российской экономики хотя бы в роли наемного работника, возможность которой различалась в зависимости от ситуации, складывающейся в каждом конкретном регионе.

Попробуем теперь оценить, насколько российский средний класс способен служить опорой реформ.

Первой отличительной особенностью как верхнего среднего, так и собственно среднего классов от двух других классов российского общества оказалось их отношение к достижению ими успеха в основных сферах жизни и деятельности. Так, например, считали, что они уже сейчас живут “не хуже других” 62,9% представителей верхнего среднего и 40,5% собственно среднего класса. Причем еще 29,3% представителей верхнего среднего и 40,1% среднего классов считали, что пока они этого не добились, но добиться этого им по силам.

И действительно, оценка уровня материальной обеспеченности представителей различных классов показала, что в двух высших классах достаточно редко фиксировалась серьезная озабоченность уровнем своего материального благосостояния. Более того, почти половина верхнего среднего и более трети среднего класса считали, что у них нет вообще никаких причин для недовольства собственной жизнью (в классе ниже среднего соответствующий показатель составлял 19,1%, в низшем – 7,7%). В то же время для двух нижних классов плохое материальное положение входило в число основных причин недовольства жизнью у 50-70% их представителей.

Более детальный анализ образа жизни двух верхних классов позволил зафиксировать, что, в отличие от двух нижних классов, они имеют возможность не только более качественно питаться и одеваться, но и позволить себе качественный отдых в период отпуска, более разнообразное проведение досуга, активное общение с друзьями. У них лучше здоровье и жилищные условия, возможности для самообучения, а работа, как правило, дает им возможность реализовать себя в профессии. Более того, в ближайшие два-три года они в основном ждут улучшения своего положения (см. рис. 7).

Учитывая все вышесказанное, естественно, что четыре основных класса российского общества различаются и своим общим психологическим состоянием (см. рис. 8).

Как видим, психологическое состояние верхнего среднего класса вполне комфортно. Это единственная группа россиян, где безусловно доминирует положительный настрой (бодрость, спокойствие и т.п.). В среднем классе о бодрости и эмоциональном подъеме как массовом явлении говорить уже не приходится, но все же более трети группы испытывают положительные психологические состояния, а доля лиц с откровенно негативным настроем не слишком высока – 11,0%. В классе ниже среднего численность испытывающих положительный и негативный настрой практически уравнивается. При этом большинство характеризуется состоянием не слишком комфортным. Низший же класс демонстрирует бурный выплеск отрицательных эмоций. Причем у 23,1% это подавленность, у 12,7% – страх и отчаяние, и практически у каждого десятого – озлобление.

Если же учесть еще и специфику надежд и притязаний представителей двух верхних классов, то становится понятно, что это действительно наиболее благополучная часть общества, которой есть что терять, и которая, поэтому, заинтересована в сохранении определенной стабильности в обществе.

Анализ специфики жизненных целей и ценностей представителей различных классов убеждает, что каждый из них предполагает особую модель отношения к миру, разный образ жизни и представления о том, “что такое хорошо” и “что такое плохо”. И проявляются эти различия буквально во всем, включая политические ориентации, отношение к реформам и тому новому, что они принесли России. Судя по ответам представителей различных классов в ходе опроса, в верхнем среднем классе сегодня оказались прежде всего те, кто еще в начале реформ выступал их более или менее активным сторонником (67,0% “за” при 12,6% “против”). Скорее поддерживали реформы и представители собственно среднего класса (47,4% “за” при 29,0% “против”). Практически так же распределялись в момент начала преобразований 90-х годов и сторонники реформ среди представителей класса ниже среднего.

Несколько иначе выглядела картина отношения к начинавшимся реформам у тех, кто попал сегодня в состав низшего слоя – 34,1% “за” и 52,0% “против”. Конечно, можно предположить, что это субъективная самооценка, подсознательно учитывающая нынешнее положение людей. Но возрастной, квалификационный и социально-профессиональный уровень представителей современного низшего класса российского общества позволяет утверждать, что он состоит из тех людей, которые действительно относились к реформам в момент начала их проведения более настороженно, чем остальные.

Впрочем, здесь надо сказать, что во всех классах общества за исключением верхнего среднего отношение к результатам реформ оказалось скорее негативным, чем позитивным (см. табл. 20).

Учитывая все вышесказанное, можно уверенно утверждать, что два верхних класса представляют собой наиболее социально активную, квалифицированную и во всех отношениях “продвинутую” часть общества. К ним вполне применимо понятие среднего класса в том смысле, как его обычно используют в западноевропейских странах, а следовательно они могут служить сегодня опорой рыночных реформ. И хотя то, как эти реформы проводились ранее, их не слишком устраивало, но нынешний курс руководства страны они в целом поддерживают.

Что касается класса ниже среднего – на сегодня наиболее массового, то о нем можно сказать только одно – он достаточно точно воспроизводит усредненную, наиболее типичную для российского общества картину в целом. Причем это касается и его поведения, и его взглядов. Хотя как “усредненный” и наиболее массовый, он должен был бы считаться “средним” классом, однако, не его стандарты жизни воспринимаются обществом как образец для подражания, а стандарты жизни верхнего среднего и собственно среднего классов. С одной стороны, именно это и обуславливает то смещение вниз большинства общества по ступенькам социальной лестницы, которое произошло за годы реформ.

С другой стороны, это позволяет говорить о том, что в социальной структуре сегодняшней России, как и в показателях доходов ее населения, существующее в обществе представление о среднем стандарте жизни и среднее как наиболее типичное (медианное) различаются между собой. Причем первое заметно выше второго. И именно ему и соответствует в социальной структуре российского общества средний класс, хотя наиболее типичным во всех отношениях является класс ниже среднего, почему его и предпочитают специалисты называть базовым.

Следует подчеркнуть и своеобразие низшего класса. Важность понимания того, что он собой представляет, связана с тем, что из всех классов российского общества именно он является принципиально новым явлением по отношению к советскому периоду истории. Несмотря на наличие в дореформенный период малоимущих слоев населения, установка на необходимость формирования социальной однородности и равенство доступа ко всем основным механизмам интеграции (работе, образованию и т.д.) все же позволяла этим слоям не выделяться в качественно отличный от других слоев общества низший класс со своим образом жизни, особенностями мировосприятия и поведения.

Но что оказалось наиболее удивительно, это то, что вопреки расхожим представлениям о солидарности наименее обеспеченных слоев и эгоистичности и индивидуализме верхних слоев общества, именно в низшем классе оказались сосредоточены те, кто жалуется на отсутствие людей, на помощь которых можно было бы рассчитывать в трудную минуту (см. рис. 9).

Таким образом, низший класс – это не просто люди с низкими доходами. Это реально сформировавшийся слой социальных аутсайдеров, характеризующихся слабыми социальными позициями, включая проблемы с занятостью, гораздо меньшими ресурсами тех социальных связей, которые как-то могут компенсировать для них недостатки государственной социальной политики, плохим здоровьем, отсутствием надежд на изменение их положения в лучшую сторону.

Данные наших исследований позволяют говорить о том, что в результате реформ в России начала складываться социальная структура, характерная для современных западных обществ. В этом типе социальной структуры есть большинство общества, которое ведет характерный для него образ жизни – как желаемый, так и типичный, что во многом обуславливается разными материальными возможностями. Этому большинству соответствуют средний класс и класс ниже среднего (базовый). Есть околоэлитные круги, куда попадают не только родившиеся в них люди, но и выходцы из других классов, характеризующиеся высокой степенью достижительных мотиваций и установкой на карьеру как жизненную ценность. И есть “низы” общества, объединяющие группы, являющиеся социальными аутсайдерами и ведущие иной, нежели большинство общества, образ жизни. Как показывают наши многолетние исследования, вырваться из этого класса, раз туда попав, – очень непростая задача, оказывающаяся недоступной большинству его членов. В результате происходит замыкание этого класса внутри себя, и его состояние как бы “консервируется”. Причем, учитывая социально-профессиональную и возрастную характеристики низшего класса, можно утверждать, что в его составе сегодня находится примерно каждый десятый россиянин трудоспособного возраста. И это, пожалуй, одно из наиболее тяжелых социальных последствий реформ.

Российские реформы начинались и проходили в условиях мощного подъема национального самосознания, часто сопровождавшегося предъявлением счета взаимных обид. Одновременно происходил процесс консолидации местных элит, находивших идеологическое обоснование своих притязаний в национализме, в обострении отношений между народами, долгое время спокойно жившими бок о бок. После распада СССР к этому добавились территориальные споры, вооруженные конфликты, вытеснение русскоязычного населения из бывших союзных республик. Все эти явления оказывали значительное воздействие на ход политических процессов в России и на выстраивание ее отношений с внешним миром на протяжении всего десятилетнего периода. Национальный фактор стал одним из наиболее важных элементов российской политики, от динамики которого в значительной мере зависит будущее страны.

В этом плане ключевой проблемой, безусловно, является соотношение российской и этнонациональной лояльности. Как известно, на протяжении всего пока еще недолгого периода существования Российской Федерации как независимого государства, политическое руководство страны предпринимало последовательные шаги по усилению общегражданского сознания. Это и настойчивое продвижение в политическую практику идентификационного термина “россияне”, и блокирование попыток к умножению признаваемых государством этнических и этнокультурных групп (например, попыток конституировать в качестве особого “народа” казачество), и упразднение знаменитой 5-й графы в российском паспорте. Насколько же успешными оказались эти усилия?

На сегодня можно уже считать, что понятие “россияне” в целом получило общественное признание и перешло в разряд актуализированных, работающих политических понятий, причем не только на экспертном, но и на массовом уровне. В этом смысле оно очевидным образом выделяется в списке из 38 терминов, вошедших в язык политики в 90-е годы. Данное понятие не только занимает в нем первое место по позитивности восприятия (положительное отношение к нему зафиксировано у 2/3 населения, а отрицательное всего у 5,5 %), но и входит в число самых распространенных и общеизвестных (доля респондентов, не знающих такого слова, составила 1,0% от общего числа опрошенных).

Но означает ли это победу принципа согражданства над принципом принадлежности к тому или иному этносу? На данный вопрос, который активно обсуждался в ходе теоретических и политических дискуссий в первые годы существования Российской Федерации как независимого государства, нельзя ответить посредством прямой экстраполяции приведенных только что цифр. Здесь следует учитывать целый ряд осложняющих факторов, и прежде всего выявленный в ходе одного из наших ранее проведенных исследований феномен ситуативного превращения российской гражданской идентичности в национальную. Впервые мы его выявили в 1998 г., когда установили: оказавшись вне России, большинство россиян предпочли бы идентифицировать себя не по гражданству, а по этнонациональной принадлежности (36,0% респондентов готовы были, окажись они, например, в Киеве, представиться в качестве граждан РФ, тогда как 47,0% назвали бы себя русскими).

Данные, полученные нами в ходе проводившегося с начала 90-х годов социологического мониторинга, позволяют утверждать, что российская идентичность глубоко погружена в национальный дискурс. Причем, значительно глубже, чем это в настоящее время характерно для большинства западноевропейских стран. Если в Западной Европе в условиях прогрессирующей интеграции национальная идентичность теряет мобилизующее значение и частично перекрывается идентичностями другого типа (региональной и общеевропейской), то вектор развития российского общества ориентирован как бы противоположным образом.

Проведенные исследования позволяют оценить эти различия количественно. К примеру, свыше 85% россиян указали, что они гордятся своей национальностью, причем чувство это оказалось значительно более сильным, чем гордость своей профессией и личными достижениями. В большинстве же стран Западной Европы индикаторы национальной гордости, как известно, иные. Так, в конце 80-х годов доля британцев, заявивших о том, что они гордятся своей нацией, составила 58,0%, а австрийцев – 53,0%.

В Западной Германии на волне национальной эйфории, вызванной присоединением “восточных земель”, данный показатель составил 70,0% (обычно он значительно ниже). При этом, согласно утверждениям немецких исследователей, основой современной немецкой идентичности становятся не столько история и культура, сколько экономический успех и процветание ФРГ. У россиян же позитивно окрашенное чувство национальной принадлежности (в этнокультурном смысле) обычно сочетается с чувством гордости за Россию как таковую (так, в 2000 г. 80,5% наших сограждан указывали на то, что гордятся Россией и ее историей). Характерно, что понятие “национальное чувство” для россиян оказалось более притягательным, чем для немцев (соответственно 89,0% и 61,0% положительных реакций).

Добавим к этому, что россияне различных национальностей во многом одинаково или почти одинаково воспринимают текущие события и оценивают причины происходящего. Распределение мнений по наиболее важным для страны социальным и политическим проблемам во всех крупных этнических группах достаточно близки, что говорит о принципиальном сходстве менталитетов. Это касается, в частности, общей оценки российских реформ, восприятия внешнеполитических угроз, разного рода тревог и опасений, связанных с внутренней обстановкой в стране, отношения к Беловежским соглашениям и распаду СССР, отношения к коррупции, ответа на вопрос о том, кто виноват в нынешних бедах России и др.

Особо отметим, что представители разных этнических общностей сходятся во мнении относительно идейных основ, на которых могли бы сплотиться россияне во имя общих целей. В предложенном респондентам списке, включающем в себя 10 имеющих консолидирующий смысл идей, 1-ю ранговую позицию вот уже в течение ряда лет занимает идея единения народов России с целью ее возрождения как великой державы. Вместе с тем данная идея оказалась первой и во всех выделенных в составе выборки опроса этнокультурных группировках. Причем, что характерно – с очень небольшим разбросом показателей. То же самое относится к почти столь же популярной идее укрепления России как правового государства, к занявшей 3-е место идее объединения народов с целью решения стоящих перед человечеством глобальных проблем и большинству других (см. табл. 37).

Обращает на себя внимание и то, что в различных этнических общностях, населяющих Россию, примерно в одинаковых пропорциях представлены сторонники разных моделей социально-экономического устройства (см. табл. 38). Таким образом, национальная (этническая) принадлежность в настоящее время не является существенным дифференцирующим признаком идейно-политического предпочтений (что, разумеется, не исключает использование “национального фактора” в разного рода политических интригах и в борьбе политических кланов).

Затяжной кризис в Чеченской республике, безусловно, стал самым серьезным испытанием для российского национального самосознания. Большая часть общества ожидает от властей незамедлительного решения данной проблемы и выдвигает соответствующие требования к руководству страны. Не случайно при ответе на вопрос о том, что в первую очередь надо сделать президенту России, – прекращение военных действий в Чечне выдвигается на первое место (в 2000 г. на это указывали 64,0% опрошенных, в 2001 г. – 57,0%). Тем не менее речь сегодня идет не о мире “любой ценой”, к чему российское общественное мнение очень близко подходило в 1995-1996 гг., а о восстановлении порядка и поиске разумных формул согласия в рамках российской законности и безусловного сохранения территориальной целостности страны. Если в 1995 г. около четверти россиян считали, что чеченский народ борется за свою независимость, и Россия должна предоставить ему полную свободу вплоть до выхода из состава страны, то к 2001 г. число разделяющих это мнение сократилось до 12,0%. В то же время доля считающих, что боевые действия надо довести до конца, не идя ни на какие компромиссы, увеличилась более, чем в 2,5 раза и достигла ныне 33,0%. Показательно, что восстановление конституционного порядка в Чечне поддерживают не только русские, украинцы, белорусы, но и неславянская часть населения. Вместе с тем, среди представителей мусульманских этносов доля считающих, что президент РФ должен безотлагательно решить чеченскую проблему мирным путем, примерно на 15% выше средней по выборке.

Какова же на сегодняшний день общая тональность межнациональных отношений в Российской федерации, как воспринимаются различные виды межнациональных контактов и какое значение имеют национальные различия в глазах россиян? Эта проблема изучалась в ходе исследования при помощи серии вопросов, затрагивающих как ее бытовые, так и общественно-политическом аспекты.

Так, в частности, опрашиваемым предлагалось определить свое отношение к лицам другой национальности в 5 прожективных ситуациях бытового характера: знакомство, выбор места жительства, вступление в брак и т.п. Затем проводилось сопоставление данных, полученных в разные годы (1994 и 2001 гг.). Какой-либо четко выраженной динамики в результате этого выявить не удалось: по некоторым вопросам наблюдалось незначительное повышение показателей (в пределах 2-2,5%), по другим, наоборот, некоторое снижение. На основе полученных данных была построена шкала терпимости – нетерпимости, которая может рассматриваться в качестве модели, наглядно демонстрирующей характер распределения соответствующих этнических настроений в российском обществе. Всего в ней предусмотрено 6 градаций – от крайней нетерпимости (респонденты, указавшие, что национальность другого человека повлияла бы на их поведение во всех 5 ситуациях) до полной толерантности (когда национальность другого человека не отмечалась в качестве осложняющего фактора ни в одной из предложенных ситуаций). В итоге в целом по массиву опрошенных была получена следующая картина (цифры в нижней строке обозначают долю опрошенных в составе выборки, выраженную в процентах):

Причины такого рода дифференциации, очевидно, связаны с особенностями генезиса межнациональной напряженности, которая коррелирует с направленностью наиболее сильных миграционных потоков, ведущих к перемешиванию национального состава населения. Характерно, что Москва, которая давно уже является всероссийским центром притяжения, значительно более неблагополучна в рассматриваемом нами аспекте, чем другой мегаполис – Санкт-Петербург, традиционно более “спокойный” (и более удаленный от южного пояса конфликтов). Следует, однако, заметить, что толерантная часть населения везде количественно преобладает над “группой нетерпимости”, причем не меньше, чем в 1,5 раза (наиболее неблагополучный и конфликтный регион – Северный Кавказ), а по большинству регионов в 3-4 раза и более (см. табл. 39).

Исходя из полученных в ходе исследования данных, уровень межнациональной терпимости в российском обществе в целом можно оценить достаточно высоко. Полная толерантность приближается к 50 % населения, сумма же ответов по всей правой части шкалы (полная толерантность + незначительные отклонения от нее) составила 72,5 %. При этом, правда, следует учитывать, что наряду с “толерантностью вообще” надо по отдельности рассматривать отношение к конкретным национальностям, которое у россиян в настоящее время сильно варьируется.

Преобладание установки на толерантность не означает, что развитие межнациональных отношений в Российской Федерации уже не создает серьезных проблем. Реальная практика показывает, что это далеко не так. Следует, в частности, обратить внимание на то, что рост численности нерусского населения в традиционно русских областях в настоящее время стал восприниматься в массовом сознании как угроза, причем, достаточно значимая. Во всяком случае, в списке угроз, связанных с неблагоприятным развитием событий внутри страны, она следует сразу за “лидирующей” группой, в которую входит перспектива затягивания войны в Чечне и факторы, непосредственно и ощутимо бьющие россиян по карману (рост жилищно-коммунальных платежей и возможность нового финансового обвала).

В целом нарастание миграции нерусского населения в “коренной” России вызывает тревогу практически у трети респондентов. Это больше, чем совокупная численность всех “групп нетерпимости” (27,5 %). Стало быть, подобная обеспокоенность коснулась уже и некоторой части относительно толерантных граждан, менее других подверженных предрассудкам и ксенофобии. Особенно негативен складывающийся в массовом сознании образ мигранта-кавказца, что отчасти объясняется жестокостями чеченской войны, некоторыми шокирующими явлениями, периодически раскрываемыми в ряде мест Чечни и за ее пределами военными и правоохранительными органами (содержание людей в рабстве и т.п.). Отчасти же этот образ коренится в различии культурных стереотипов, традиций и образов жизни, порождающих взаимное непонимание. Характерно, что печально известный неологизм “лицо кавказской национальности” вызвало в ходе настоящего исследования негативную реакцию у 57,0% россиян.

Наихудшее отношение в нынешнее время россияне проявляют к чеченцам и азербайджанцам: уровень антипатий к представителям этих народов существенно перевешивает уровень симпатий (в первом случае на 45,0%, во втором – 13,0%). Но не особенно жалуют россияне и прибалтов, а также выходцев из большинства азиатских стран (за исключением Японии). По отношению к евреям вся совокупность респондентов делится на три почти равные друг другу части: симпатизируют им около 33%, не любят – 31,5%, затрудняются высказать свое мнение – 35,0%.

Анализ этих и других подобных данных говорит о том, что в России сохраняется почва для националистических настроений. Существует и сам национализм как политическое явление. Правда, формы его меняются. По своему содержанию и направленности он носит в целом охранительный характер. Его питательная среда – опасения по поводу вытеснения русских из привычного для них жизненного пространства. Такого рода примеры весьма наглядно продемонстрировали некоторые новые независимые государства. Однако многие граждане русской национальности не чувствуют себя спокойно и в России. Исключительно сильным источником беспокойства является заметная во многих городах миграция с юга на север, которая местами не только нарушает устоявшийся уклад жизни, но в силу ряда причин является источником обострения криминогенной обстановки. Вместе с тем, существует и еще один провоцирующий фактор – это сформировавшаяся при Б. Ельцине олигархия, облик которой в глазах населения расходится с тем, что принято считать русской идентичностью.

Собственно русский национализм и как идеология, и как определенный социально-психологический комплекс, имеет определенные градации, вследствие чего степень его влияния в обществе надо оценивать дифференцированно. Наиболее “жесткую” его форму (“Россия для русских”) поддерживают в настоящее время примерно 12,0 % населения (в том числе 13-14% русских), а более “мягкую” форму (“русские, составляя большинство, должны иметь и больше прав, т.к. на них лежит основная ответственность за судьбы страны”) – до 20%. Помимо собственно русских (22,0%) данная установка вызвала определенное сочувствие у представителей других славянских национальностей, а также неславянских, которые во многих жизненных ситуациях ассоциируют себя с русскими.

В целом анализ особенностей национального самосознания и взглядов россиян на национальные проблемы позволяет сделать вывод: сфера межнациональных отношений в России стабилизировалась в состоянии относительно устойчивого равновесия. В обществе имеется значительный “запас терпимости”. Несмотря на имеющиеся болевые точки и противоречия, идет процесс консолидации населения вокруг общих целей и ценностей. Вместе с тем стабилизация эта в значительной степени обусловлена общим повышением доверия населения к высшим должностным лицам государства. Вот почему любой неожиданный и значительный кризис в отношениях между властью и населением может спровоцировать быстрый рост националистических настроений. Причем на этот раз не только в национальных республиках, но и в некоторых традиционно русских регионах.

(окончание следует)